14:03 1053 дня сержанта Мингазетдинова |
| И каждый мог стать последним На войну он уходил из сибирской ссылки, куда попал ни за что. На фронте стал разведчиком. Вернулся на костылях, с четырьмя ранениями и четырьмя боевыми наградами. Стал врачом, кандидатом медицинских наук, доцентом. Много лет состоит в мутаваллияте (приходском совете) мечети «Ихлас». Итак, рассказ уфимца Асхата Аскаровича Мингазетдинова. Ирек САБИТОВ  Асхат Мингазетдинов сдержал слово, данное себе еще на войне: всю жизнь помогать людям. Фото Раифа БАДЫКОВА. Богатство - 199 рублей - …Я родился в 1924 году в Бугульме Татарской АССР. Отец Галиаскар Минхазиевич работал в хлебопекарне, мать Галия Габдракиповна воспитывала детей (три девочки и два мальчика). Дед Мингазетдин Миннигалеев крестьянствовал, но при этом отличался высокой грамотностью. Знал Коран и богословие, в начале ХХ века совершил хадж в Мекку и Медину, занимался писательством и переводами. Его все уважали и постоянно выбирали на различные должности. В 1912-1917 годах он был членом IV Государственной Думы от мусульманской фракции. Встречался с императором Николаем II, многими видными людьми страны. Начитанным был и отец. Ему довелось увидеться со Львом Толстым. …Наступил 1930 год. По стране началась коллективизация, а с ней – массовые репрессии. Наша семья попала в разнарядку на раскулачивание и ссылку. Дед, живший в деревне Какре-Елга нынешнего Азнакаевского района, имел несколько коров, две лошади, 90 десятин земли (1 десятина – чуть больше гектара). Всё это хозяйство, нажитое честным трудом, оценили в 198 рублей 95 копеек. А что было раскулачивать у моих родителей (горожан), я до сих пор не пойму. И вот нас затолкали в товарные вагоны с нарами в два яруса. При погрузке отнимали всё «лишнее» вплоть до свидетельств о рождении детей. Но моим родителям чудом удалось сохранить Коран 1884 года и еще несколько книг по исламу. Этот Коран сейчас хранится у меня как самая дорогая реликвия. Полоса чёрная, полоса светлая Эшелон двинулся на восток. В переполненном вагоне постепенно становилось свободнее: не проходило и дня, чтобы кто-то не умирал от голода и жажды. Сначала старики, потом дети. Настал и для нас страшный день: умер мой трехлетний братик Атлас. У мамы от слез промокло платье на груди. Ужас охватил меня, когда маленькое тело вместе с десятками других трупов осталось на привокзальной площади Омска. Нас привезли в Читинскую область в местечко Жарча на золотые прииски. Поселили в бараки, насквозь продуваемые ветром и заливаемые дождями. Нары в два яруса, земляные полы, никаких перегородок, ночные параши… Полуголодные люди работали в шахтах. В 1932 году произошел случай, запомнившийся мне на всю жизнь. В рабочее время, когда в бараке оставались только старики и дети, к нам заявился комендант. Видимо, чтобы показать свою власть, он ни с того, ни с сего наставил наган на моего 75-летнего дедушку. А тот не склонил головы перед этим ничтожеством, с достоинством начал читать молитву. Обескураженный комендант ретировался. Вскоре дедушка ушёл в мир иной. Его похоронили в каменистой мёрзлой земле. Видимо, местные власти поняли, что в жутких условиях голода и холода ссыльные скоро просто вымрут. В 1934 году часть «контингента» отправили в строящийся Комсомольск-на-Амуре. Других - на север Красноярского края в поселок Вельмо с небольшим прииском золотоискателей. Здесь оказалась и наша семья. Условия на новом месте оказались более приемлемыми. Поместили нас опять в бараки, но уже в комнатушки на три-четыре семьи. В поселке имелись средняя школа, магазин, клуб, баня. Родители и две мои сестры трудились в шахте. Младшая сестра и я учились в школе. Как ни странно, те годы я вспоминаю как счастливые. Жили впроголодь, не имели хорошей одежды, но у нас были любящие родители, которые научили меня и сестер воспринимать жизнь как череду светлых и темных полос. Даже в условиях ссылки отец и мать строго соблюдали мусульманские обычаи. А в школе я каждый день общался с замечательными учителями, которые подчеркнуто внимательно относились к детям репрессированных. Из «кулаков» – в защитники Родины Грянула Великая Отечественная война. Из Вельмо начали отправлять в армию мужчин. Вчера эти люди были «кулаками», лишенными имущества и прав, а сегодня стали защитниками Родины. Я в их число попал в 1942 году, вскоре после окончания 9 классов, мне тогда исполнилось лишь 17. Направили в Московское военно-инженерное училище. Наш набор проучился всего три месяца вместо шести положенных. Но воспоминания об училище остались самые хорошие. Наравне с военными дисциплинами курсантов обучали правилам этикета. Когда мы возвращались с тактических занятий, нас обычно встречал и сопровождал до казарм духовой оркестр. Летом 1942 года каждому из нас присвоили звание сержанта. Всех во главе с начальником училища посадили в эшелон, который двинулся на запад. Кто пойдет в разведку Однажды рано утром поезд вдруг резко затормозил, так что многие попадали с верхних полок. Раздались тревожные паровозные гудки и крики: «Воздух!» По команде мы побежали в сторону леса - примерно в 300 метрах от нас. Налетели немецкие самолеты, начали бомбить и обстреливать из пулеметов вагоны. Но мы к этому времени уже подбегали к лесной опушке. После налета построились и двинулись к станции назначения Сухиничи (Калужская область). К вечеру прибыли на место. Нас встретил командир полка. Посмотрел на меня (я был правофланговым), приказал выйти из строя и почему-то похлопал по плечу. Потом выбрал еще 11 человек и объявил: «Из вас получатся хорошие разведчики». Так я оказался на Западном фронте, в разведвзводе 980-го артполка 17-й стрелковой дивизии. Эта дивизия, еще не завершив формирования, в августе 41-го заняла оборону в полосе Варшавского шоссе. В трудные октябрьские дни участвовала в обороне Москвы вместе с кадровыми частями. Отличилась в боях зимой 1941-1942 годов… В разведзводе моим главным наставником и ближайшим другом стал Генацвали. Так все звали крупного, сильного, отважного и вместе с тем добродушного грузина. Нас часто отправляли на задания вместе. Мы делились последним сухарем и глотком воды. На привалах, как бы мы ни уставали (а уставали так, что иногда даже спали на ходу, держась за повозку или пушку), он всегда разжигал костер и гортанно кричал: «А ну, кому замэрз, подходы!» Чуть отогревшись, добавлял: «Если у меня нагреется пятка, то могу сто километров прахадыть». Учитывая его габариты, я старался подсунуть ему часть своего пайка. Но это не всегда получалось, он бурно протестовал. Письма из далекой Грузии, где у него остались родители и жена, превращали его в нежного ребенка... Точку ставят батареи Наш Западный фронт стоял в обороне, но в такой активной, что и мы, и немцы считали: именно здесь скоро начнется главное наступление Красной армии. (А оно началось в ноябре 1942 года под Сталинградом). Судя по показаниям пленных и «языков», немецкая армия образца 1942 года была хорошо вооружена, обучена, одета и всё еще помнила победы в Западной Европе. Но ожесточенное сопротивление наших войск, поражение под Москвой и провал планов блицкрига породили в рядах врага неверие в успех. Наш разведвзвод вел круглосуточное наблюдение под носом у врага, а нередко и на его территории. Мы выявляли доты, дзоты, блиндажи, фиксировали передвижение живой силы и техники и вообще любое изменение обстановки на переднем крае. Итог подводили артиллеристы, накрывая цели огнём. Помню, в Брянской области мы навели огонь наших орудий на мост через Десну – единственную на том участке переправу отступающих немецких частей. Вскоре на берегу скопилась колонна солдат и техники врага. Мы вновь вызвали огонь... О таких случаях с упоминанием моей фамилии не раз сообщала наша дивизионная газета «За Родину, за Сталина». Чудом сохранился лишь один номер, за 5 июля 1943 года (день начала Курской битвы). Не всегда удавалось сберечь даже документы и награды. Ведь война – это сплошные экстремальные ситуации: то срочная переброска, то форсирование реки, то ранение...  О разведчике Мингазетдинове не раз писала дивизионная газета «За Родину, за Сталина!». Но чудом уцелел только один номер. А вот истертый, пропитанный потом листочек список книг, которые я (если выживу) должен прочесть после войны, уцелел в нагрудном кармане гимнастерки. Любовь к чтению всегда жила в моей душе. Однажды в каком-то освобожденном белорусском райцентре я увидел кучу полуобгоревших книг из разбомбленной библиотеки. Печальное зрелище... Взял томик Чехова и долго носил его в вещмешке. Но после очередного ранения он пропал в госпитале. Пулеметчик на цепи Я участвовал в боях на Западном, Брянском, 2-м Белорусском фронтах. Сложно сказать, где было труднее всего. На Курской дуге, в боях под Орлом, при освобождении Бобруйска, в белорусских болотах? Везде было трудно, везде поджидала смерть. Летом 1943-го Курская битва заставила немцев осознать свою обреченность. Их командованию приходилось поддерживать дисциплину жестокими мерами. Помню, в Орловской области наше продвижение было остановлено огнем крупнокалиберного пулемета. Он стрелял из дзота с довольно большой дистанции, но все-таки убил и ранил несколько наших солдат. В лоб его было не взять, и начальник штаба полка приказал Генацвали, мне и еще одному разведчику уничтожить огневую точку. Мы двинулись в обход, для чего пришлось преодолеть минное поле. Зашли с тыла и забросали дзот гранатами. Заглянув внутрь, увидели, что убитый пулеметчик прикован к стенке цепью. Потом такие смертники встречались нам не раз. «Головорезы Рокоссовского» И во время войны, и позже возникали споры: кто из советских военачальников самый талантливый, чьи операции оказались самыми оригинальными и результативными. Чаще других называют Георгия Жукова и Константина Рокоссовского. Под командованием последнего мне довелось служить. Именно он руководил разработкой операции «Багратион» по освобождению Белоруссии, а до того принимал активное участие в сражении на Курской дуге, разгроме фашистов в Сталинграде, обороне Москвы… Мы его очень уважали и любили, а фашисты – боялись. Говорят, о его появлении в войсках сообщали в эфире открытым текстом: одно это вызывало у немцев панику: «Опять появились головорезы Рокоссовского». И правда, появлялись. На нашем участке фронта в Белоруссии разведчики дивизии, убрав часовых, ночью без единого выстрела вырезали роту врага, захватили в плен двух старших офицеров и вернулись без потерь. Такая Карма …Белорусская деревня Корма (по-белорусски пишется Карма, с ударением на втором слоге) имела большое значение из-за проходящего рядом большака. Она несколько раз переходила из рук в руки. Вот мы в очередной раз выбиваем из нее немцев, но нас осталось всего несколько человек. А фашисты вновь лезут, да еще с танком. Отдать деревню! Нет уж. Старший в группе вызывает огонь на себя. Немцы откатываются. Мы живы… Насколько я знаю, за подобный случай во время войны в Афганистане командиру подразделения присвоили звание Героя Советского Союза, а несколько его подчиненных наградили орденами. У нас же такое не было редкостью и геройским поступком не считалось. Вот другой неожиданный случай (хотя на войне сплошь и рядом неожиданности). В 1943 году мы, разведчики, двигались во главе колонны по изрезанному оврагами брянскому лесу. С разрешения командира полка на изгибе дороги мы с Генацвали пошли в овраг, чтобы набрать воды. Метрах в 50 от дороги наткнулись на немецкий мотоцикл с коляской и увидели убегающего немца. «Хальт! Хенде хох!» Он остановился и поднял руки - совсем юный, дрожащий от страха. Мы обезоружили и успокоили солдата, дав понять, что убивать его не собираемся. …Командир полка был поражен, увидев нашу компанию: немец за рулем мотоцикла, в коляске Генацвали и на заднем сидении – я. Пленный оказался связистом, вез пакет командиру одной из немецких дивизий. Рассказал, что, увидев нашу колонну, свернул с дороги и спрятал мотоцикл, надеясь выбраться с наступлением темноты. В пакете находился приказ немецкого командования об отступлении с указанием оборонительных рубежей - противотанковых рвов, траншей, дотов, дзотов, минных полей... Потом я часто вспоминал этого связиста. Может, жив и сейчас? До смерти четыре шага …Весна. Солнце пригревает землю. Мы, человек семь или восемь из разведвзвода, сидим на бруствере траншеи. До переднего края - километра полтора, а то и два. На нашем участке фронта тихо. Настроение у всех приподнятое. Среди нас разведчик Проскуров. Он на войне с первых дней, и ни одного ранения, вся грудь в орденах и медалях. Его называли заговоренным. Вдруг он падает, на гимнастерке – кровавое пятно. Непонятная, обидная смерть. Неужели достал снайпер? Или просто шальная пуля? …Лето 1944-го. Мы освобождаем Белоруссию. Минометно-артиллерийский обстрел... Меня ранило осколком в колено. Ранены еще двое из нашего взвода (выжили они или нет, не знаю). В госпитале на соседнем операционном столе увидел связистку нашего полка. Плача, она умоляла Бога и врачей о спасении. Рыдания стали постепенно затихать. Доктора не смогли ее спасти. Санитары накрыли тело простыней и унесли в братскую могилу. Этот плач я не могу забыть и поныне. У войны не женское лицо, но сколько их, девушек, женщин воевало наравне с мужчинами! …Осенью того же года, после освобождения Бобруйска, я потерял своего дорогого Генацвали. Его ранило в грудь. Я перевязал его, но ранение оказалось смертельным. Похоронили Генацвали со всеми почестями: как делалось в артиллерийских полках, дали залп по вражеским позициям. «…А до смерти четыре шага», - поется в песне. Да, мы знали, что смерть рядом, но почему-то не обменялись с Генацвали адресами, а я даже не узнал его имя и фамилию. Многие годы я чувствовал себя в долгу перед его родителями – не смог написать им, каким хорошим солдатом и другом был их сын. И все же, хоть частично, я вернул этот долг души: в июне 2005 года рассказал о Генацвали на расширенном заседании Башкирского регионального отделения Общества грузин России в Республиканской библиотеке им. А.-З. Валиди. Мое сообщение выслушали с большим интересом. Фальшивые звезды Потерям на войне часто сопутствовала беспечность. Летом 1944-го в Белоруссии по лесной дороге двигался полк нашей пехоты. Над колонной пролетели два самолета с красными звездами на крыльях и ушли в сторону немцев. Причем пролетели очень уж низко, будто высматривали что-то. Командиры должны были задуматься: а может, это вражеские разведчики? Не задумались. Минут через 15 налетели немецкие штурмовики и бомбардировщики. Пулеметные очереди, взрывы… После налета осталось страшное зрелище: всюду убитые и раненые, горящая техника, на деревьях - фрагменты человеческих тел и лошадей... Среди погибших оказался наш разведчик - своим телом он прикрыл и тем самым спас полковника. Полк перестал существовать, не достигнув переднего края. Трагедии могло бы не случиться, если бы командиры стрелковых и авиационных частей держали связь и не допускали появления чужих самолетов в прифронтовой полосе. И еще пример беспечности: наш командир подорвался, попав на минное поле, устроенное своими саперами. Когда боевые действия переместились, оно не было разминировано, предупреждающих знаков не поставили. Нелепая смерть для воина, уцелевшего во многих жестоких боях. Расстрелянный остров До сих пор перед глазами у меня еще одна страшная картина. Летом 1944-го мы, по пояс в воде, пробирались по огромному болоту в районе Пинска. По белорусским болотам просто так не пройдешь. Нас вел солдат, недавно пришедший к нам с пополнением из партизанского отряда, воевавшего в этих местах. Нашей разведгруппе предстояло выйти на место, откуда просматривается большак, и корректировать по рации огонь по отступающей пехоте и технике противника. Километра через два вышли на островок. Увиденное поразило своей чудовищностью. Здесь скрывались старики, старухи, дети из близлежащих деревень – около трехсот человек. И вот все они расстреляны карателями! У некоторых шалашей еще тлели костры... Мы выполнили задание. Вышли к дороге, дождались, когда по ней пойдут отступавшие немецкие колонны, и навели на них свою артиллерию. Снаряды накрыли пехоту и технику. Хотя бы частично свершилось возмездие за убийство невинных людей. Гитлеровцы вообще относились к мирным жителям как к недочеловекам. Большинство погибших в Великой Отечественной – мирные граждане. Заодно враг уничтожал города и села. Однажды мы первыми ворвались в деревню, в которой немцы, отступая, начали поджигать дома факелами. В нашем разведвзводе был снайпер, он убрал двух поджигателей. В результате сгорела не вся деревня, а лишь несколько домов. «Встретимся в Уфе» Встретить на войне человека, говорящего на твоем родном языке, значило найти близкую душу. В нашем полку, в хозвзводе, служил Мухаммат Ибрагимов из Башкирии, Он был старше меня в и сразу начал меня по-отечески опекать. Когда я уходил на задание, он молился Аллаху о моем спасении, а когда я возвращался, старался чем-нибудь угостить. Однажды он раздобыл где-то картошки. На привале на опушке леса задымились костры, все немного расслабились. Пролетел немецкий разведывательный самолет «рама», но так высоко, что не вызвал особого беспокойства. Но вскоре фашистские бомбы и снаряды пропахали всю опушку, превратив лошадей и людей в кровавое месиво… Мы с другом тогда уцелели и договорились: если доживем до Победы, то не расстанемся и дальше - поселимся в Уфе, где жили родители Мухаммата. Осенью 44-го западнее Бобруйска меня тяжело ранило в четвертый раз. Я попал в один из подмосковных госпиталей, где и встретил День Победы. Во время лечения переписывался с Мухамматом. Мы окончательно договорились о встрече в Уфе. Летом 45-го меня наконец выписали, выдав справку об инвалидности второй группы и костыли в придачу. Без копейки в кармане я совершил долгое путешествие в поселок Вельмо – поездом до Красноярска, а потом 700 километров на «кукурузнике». Фронтовику везде были гарантированы проезд и еда на пунктах питания. Встреча с родными… Я узнал, что, находясь в ссылке, они вносили свою лепту в приближение Победы - шили для фронта рукавицы, отдавали последние гроши в фонд Победы, хотя сами голодали. Отца наградили медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». А еще они приютили юношу-инвалида с детства, лишившегося родителей, помогли получить специальность. Благородство отца и матери тронуло меня до глубины души. Вскоре мы получили печальное известие: в Новосибирске умерла моя сестра Салиха. Она окончила там медицинский институт и как сталинская стипендиатка была зачислена в аспирантуру. Напряженная учеба, недоедание, холод подорвали ее организм. Началось воспаление легких, от которого тогда не было лекарств… Жестокая ирония судьбы: я, провоевав разведчиком 1053 дня, получив четыре награды (две медали «За отвагу», ордена Красной звезды и Великой Отечественной войны I степени), и четыре ранения, каждое из которых могло стать последним, вернулся из пекла живым, а она умерла в глубоком тылу. Родители дали добро на мой переезд в Уфы, о котором мы договорились с Мухамматом. …И вот столица Башкирии. Разыскав родителей фронтового друга, я услышал ошеломившую меня горькую новость. Они получили похоронку на него уже после окончания войны. Уфа стала для меня родным городом. Я перевез сюда родителей, стал врачом, затем работал в мединституте, руководил научно-исследовательским сектором. Мне, выросшему в религиозной семье, довелось жить в годы воинствующего атеизма. Советская власть разрушала мечети, закрывала медресе, устраивала гонения на священнослужителей. Но народ продолжал хранить веру. На войне я часто видел, как рядовые и офицеры при ранении или в опасной ситуации обращались к Богу с мольбой о спасении. Бывало, к тяжелораненому собирались товарищи и вместе читали молитвы. Страдания и ужасы не ожесточили мое сердце. Я решил тогда: если Аллах сохранит мне жизнь, буду помогать людям. Я рад, что мне удалось выполнить это решение. И что минули времена воинствующего безверия. (При подготовке материала использованы воспоминания А. А. Мингазетдинова «Жертвы сталинских репрессий: эпизоды войны глазами разведчика»). |
| Категория: Они сражались за Родину | Просмотров: 1104 | |
| Всего комментариев: 0 | |
