18:01 Охотник, который спасает птиц |
| Охотник, который спасает птиц Проспект Октября, отчаянно синее небо, чёрные птицы хлопочут у гнёзд на верхушках деревьев. – Грачи, – любуется прохожий. – Или вороны, – скептически комментирует его спутница. Птицы с фиолетовым отливом оперенья на солнце и с клювами стального цвета свободно осваиваются в городе. Мы же, чтобы понять, кто делит с нами весеннее небо, зачастую отправляемся в Интернет. И даже неограниченный доступ к информации не даёт нам уверенных знаний о природе. К счастью, есть люди, для которых находить общий язык со всем живым – так же естественно, как для птиц парить в небе. ВОРОНЫ-ФРАНЦУЖЕНКИ И СОВЁНОК КУЗЯ – У нас живут только серые вороны, – рассказывает Валерий Иванович Жарков (на страницах «Стерлитамакского рабочего» орнитолог по нашей просьбе часто разъясняет необычные случаи из жизни пернатых в городе. Сегодня он – гость редакции). – Чёрные птицы – это либо грачи, либо вороны. Но ворон, во-первых, в два раза крупнее серой вороны, во-вторых, в городе не обитает. Летает он высоко. Серая ворона «р» выговаривает, как француженка, а ворон не каркает, а издаёт звуки вроде бульканья. Если же научить его говорить, то слова он выговаривает не как попугай, по-птичьи, а так чисто, что не отличишь – птица говорит или человек. Я видел таких воронов, сам, правда, говорить не учил, не довелось… Раненых птиц Валерию Ивановичу привозят со всего юга республики. В соколов стреляют из дробовиков, совы и стрижи повреждают крылья об электрические провода. Странички его фотоальбома – истории спасённых птиц. Вот полярная сова с пуговичными янтарными глазами, орнитолог вылечил ей покалеченное крыло и выпустил. Оказывается, эти северные жительницы зимой откочёвывают южнее, то есть к нам, а весной возвращаются в своё Заполярье. Вот молодой горделивый сокол в клетке. Вот совёнок Кузя, малыш длиннохвостой неясыти – он выпал из гнезда и повредил лапку. А вот нахального вида дикий утёнок: – Его мне принесли мальчишки, – вспоминает Жарков. – Как только они его поймали? Для этого метеорами надо быть – ведь он и маскируется, и ныряет. Клумбу с тюльпанами он у меня любил, хозяйничал там. А на этой фотографии лебедь-шипун. Он был старый, обессилел от бескормицы: кто-то его поймал и держал в клетке с бетонным полом. Он стёр лапы до костей и не мог подняться. Он у меня жил свободно на земле, выздоровел – стал бродить по огородам. У соседки в саду стояла старая ванна с водой, так он там вылавливал личинок комаров. Жену он узнавал по халату, всегда шёл к ней. Способность летать он потерял, но мы возили его на озеро – плавать. Стрижей много пришлось выкормить: они разбиваются о стёкла, я их выхаживаю, делаю им жёвку, как детям в старину – куриное мясо в клювик кладу. Были у меня ручные сороки, галки – одна, Галя, из Салавата её привезли с раненым крылом, долго у меня жила, потом собратья её позвали – она с ними подалась… Птицы, конечно, боятся человека, но, оказавшись под его опекой, привыкают к нему быстрее, чем животные. Зато птицы и не возвращаются, когда их выпускаешь… Я старался, чтобы они не очень доверяли человеку. ЭКСПЕДИЦИИ: МЕЧТА И ЖИЗНЬ – Я родился в городе Степном Астраханской области (сейчас Элиста), – рассказывает Валерий Иванович о том, почему редкая специальность орнитолога была ему предопределена. – Там было развито овцеводство, и отец, ветеринарный врач, запрягал лошадь и ездил проверять отары, чтобы не было эпидемий. Сыновей брал с собой. Хотя я большую часть жизни живу на Урале, степи я по-прежнему люблю больше, чем леса и горы. Душе хочется простора, солнца и неба. Из поездок отец привозил раненых соколов и журавлей, черепашек, сусликов, пораненных хорьками, сайгачат. Моя мать родом с Нижней Волги, из семьи охотников. Она рассказывала нам охотничьи байки, и я, очарованный тайнами живой природы, мечтал стать биологом и податься с экспедицией на какие-нибудь неведомые острова и провести там жизнь. Или хотя бы совершить кругосветное путешествие. – Что из этого сбылось? – Я стал биологом и много путешествовал по России. В поездках писал зарисовки о природе. Я закончил факультет биологии БГУ, моей специализацией стала орнитология. В 1958 году мы с родителями переехали из Элисты в Сталинград (ныне Волгоград) – город с удивительным рынком певчих птиц. Я так увлёкся этим делом! Я много ходил по лесу, искал птиц, чтобы исхитриться и поймать их, я должен был знать их образ жизни и повадки. В общем, когда в вузе мы проходили полевую практику, проводить её поручали мне, а дипломную работу «Орнитофауна Стерлитамака и его окрестностей» мне предложили развить в диссертацию. Она, кстати, вышла в свет, правда, не напечатанная, а переписанная вручную, и использовалась на уроках учителями биологии. Меня приглашали заместителем директора в Юрюзанский заповедник, но по первому образованию я технолог электрохимических производств, 18 лет проработал на «Каустике». Если бы я согласился уехать в заповедник, втрое потерял бы в зарплате, а у меня семья, трое детей. Я ни о чём не жалею. Если бы я стал учёным-экологом, то не увидел бы жизнь в том разнообразии, в каком она передо мной предстала. Я был орнитологом, предпринимателем, строителем, водителем. В 90-е сел за руль фуры: будучи директором предприятия, работал как дальнобойщик. Освоил специальности каменщика, плотника. Люди, которые привыкли ко мне на заашкадарском строительстве, где я в рабочей одежде, очень удивляются, увидев меня в офисе в пиджаке и очках, когда я сижу за столом, а мне несут документы на подпись. ЛИСЁНОК ПОД ВИШНЕЙ – Я охотник, много перестрелял лис, но однажды выкормил маленького лисёнка из соски, – улыбается Жарков. – С тех пор лис не убиваю: вдруг это мой лисёнок? Я прозвал его Хитрый Лис. Понаделал он у меня в огороде норок, жил на поводке под вишней. В конурке осваиваться отказался – всё норовил себе нору вырыть… Помню, когда мы жили в Астраханской области, времена были голодные. Но в тех местах водилось много куропаток, а когда был туман, они разбивались о пучки проводов, которые тянулись километрами между деревянными столбами. Утром я выбегал из дома и собирал до шести куропаток со сломанными шеями. Мама варила лапшу. Вот такая была первая моя детская охота. Не люблю охоту на крупного зверя. Мне часто везло: в лесных вылазках на меня выходил зверь, мне приходилось стрелять. Но стрелять в лося – это, я считаю, убийство, а не охота. Я, например, подранков не могу добивать, в последнее время охочусь только на зайца да на утку с рябчиком. Зайца-русака очень интересно протропить: чтобы распутать его следы, я должен быть и глазастым, и хитрым, и тихим – у нас с ним честный поединок получается! К сожалению, приходится наблюдать, что охота принимает нехороший оборот, люди поступают не как охотники, а как киллеры. Стрелять в зайца из винтовки с оптическим прицелом или гнаться за зверьком на снегоходах – мне такая охота не нравится, это подлость и варварство. – Как в вас уживаются и охотник, и спаситель зверей и птиц? – Охота – это отголоски инстинкта древнего человека, а больным животным помогаешь оттого, что ощущаешь себя единым целым с природой. Скажем, птицы – они ведь очень разные, у них удивительно непохожие голоса. Я люблю пение коноплянки (птицеловы зовут её «репел»), ещё у нас водится зеленушка (лесная канарейка, или юрок). Какие прекрасные песни у щегла! А вот снегирь, например, скрипит, как телега несмазанная, только расцветка у него привлекательная… Лес без птичьих голосов – мёртвый, по нему идёшь настороженно. С птичьим пением он оживает. И мы уже не чувствуем себя одинокими на этой земле… Екатерина Яковлева |
| Категория: Братья наши меньшие | Просмотров: 806 | |
| Всего комментариев: 0 | |
